«Ростислав» был седьмым из числа восьми эскадренных броненосцев (до 1892 года—броненосных кораблей) предусматривавшихся 20-летней (1883) 1902 годы) программой создания Черно-морского флота. В сравнении с первыми тремя как бы однотипными кораблями «Екатерина II», «Синоп», «Чесма» (схожим с ними был и «Георгий Победоносец») и одиночными «Двенадцатью Апостолами» и «Тремя Святителями», построенными в 1886—1892 годах, «Ростислав» представлял собой уже четвертый конструктивный тип, существенно отличавшийся от предшественников. Таковы были зримые последствия неустойчивости технических решений и разброда тактических взглядов, царивших тогда на флотах мира. Происходившее с переменным успехом состязание брони и артиллерии приводило то к созданию знаменитых русских поповок—тихоходных кораблей круглой в плане формы, закованных в толстую броню и вооруженных самыми мощными в то время орудиями, то к появлению вовсе не имевших броневого пояса громадных быстроходных кораблей типа «Лепанто» (Италия, 1880год), но зато вооруженных сверхмощными для тех лет пушками калибра 431 мм. Не прекращались и попытки создать универсальные многоцелевые корабли небольшого водоизмещения, пригодные как для действий вблизи берегов, так и в открытом море. Одной из них и стал проект «Ростислава».
Постоянная беда русского флота — жесткая ограниченность бюджета Морского министерства (Россия по военным расходам являлась, быть может, самым миролюбивым государством!) — в условиях резкого удорожания становившихся все более сложными кораблей не позволяла, в отличие от ведущих морских держав, закладывать сразу по нескольку однотипных броненосцев на разных верфях. Повышению стоимости судов способствовала и неразвитость в России системы частных верфей — следствие ее технико-экономической отсталости, — заставлявшая правительство содержать убыточные казенные заводы. Неизбежная в этих условиях длительность постройки кораблей, затягивавшаяся подчас на долгие годы, приводила к тому, что ко времени постройки следующих судов серии накапливалось множество технических новшеств, требовавших внедрения. Из-за этого конструктивный тип корабля изменялся, чаще же всего — при неустойчивости тактических взглядов — становился принципиально иным. Весомым было и влияние (да простят это автору современные ревнители монархической идеи!) авторитарного режима российского самодержавия с его узаконенным произволом по отношению к личности, почти нескрываемым презрением к науке и унаследованным от времен Николая I уродливым милитаризмом. Неукоснительно охранявшаяся система сословных ограничений не позволяла получать высшее образование «кухаркиным детям» и способствовала введению на флоте в 1885—1887 годах новых Положений о прохождении службы и новых чинах, искусственно создавших опасную пропасть между благородным строевым офицерством и обслуживающими его разного рода "спецами"—от инженеров до медиков. А чтобы эти парии флота лучше помнили свое место, у них отняли даже военные чины, заменив их «званиями» по специализации. Вот и получалось, что в штабе эскадры обслуживание механизмов на судах курировал по должности «флагманский инженер-механик» в «звании» флагманского инженер-механика, а постройкой корабля на верфи в качестве строителя руководил «старший помощник судостроителя»! В условиях такого фальшивого аристократизма, принижавшего роль личности, научного знания и творческого интеллекта, трудно было ожидать проявления высот мысли и глубины анализа явлений, больших знаний, внутренней культуры и последовательности в принятии и обосновании стратегических, тактических и проектных решений. Вместо всесторонней оценки влияния различных факторов на тактико-технические элементы будущего корабля и расчетной проработки принимаемых решений обычно довольствовались примитивными показателями (вроде числа орудий на тонну водоизмещения) и столь же однобокими софизмами, призванными подкрепить то или иное предвзятое мнение. Вся аналитическая работа по выявлению преимуществ, недостатков и по-следствий принимаемых решений сводилась к адмиральской говорильне созывавшихся на заседания комитетов и комиссий «знахарей» (выражение И. A. Шeстакова) и борьбе вкусов, когда даже серьезные доводы могли отвергаться без обсуждения. Именно таким получилось, как мы увидим, заключительное обсуждение проекта «Ростислава». Конечно, не оставался в стороне и российский бюрократизм с его поразительно замедленным темпом рассмотрения вопросов в Морском техническом комитете (МТК) и других учреждениях, когда решение, дошедшее до исполнителя, нередко заменялось созревшим к тому времени в высшей инстанции новым. Дело усугублялось отсутствием координации в деятельности инстанций и учреждений, а также абсолютным согласием, даже со стороны безусловно талантливых и инициативных людей, со сложившимся рутинным порядком вещей. Все это с некоторыми вариациями повторялось от проекта к проекту, но при создании «Ростислава» упомянутые неблагоприятные факторы проявились особенно ярко.
«Ростислав» был задуман как тип малого корабля, который, располагая мощной артиллерией эскадренного броненосца, отличался бы небольшим водоизмещением, хорошей мореходностью и уменьшенной осадкой, позволявшей действовать в прибрежных районах Черного моря. Идея такого корабля витала на всех флотах мира — казалось, что после фатального опыта низкобортных кораблей — американского «Монитора» (1861 год) и английского «Кэптена» (1870 год), затонувших в Атлантике после недолгих плаваний, достигнутый уровень техники позволит, наконец, в пределах небольшого водоизмещения соединить достаточные боевую мощь и мореходность. Броненосцами нового типа стали русский «Гангут» (1890 год, 6000 т, 15 уз, одно 305-мм, четыре 229-мм и столько же 152-мм орудий), американский «Техас» (1892 год, 6500 т, 17 уз, два 305-мм и шесть 152-мм орудий) и французский «Адмирал Трехуар» (1892 год, 66)0 т, 16 уз, два 305-мм и восемь 100-мм орудий). В силу наметившейся тенденции, а также, по-видимому, в связи с бюджетными трудностями седьмой черноморский броненосец и решили построить малотоннажным. В тактико-техническом задании, полученном главным командиром Черноморского флота и портов Черного и Каспийского морей вице-адмиралом Н. В. Копытовым от управляющего Морским министерством адмирала Н. М. Чихачева, предлагалось разработать такой проект, который в пределах суммарного 24 000-тонного водоизмещения позволил бы построить несколько малых (по 4—5 тыс. т), но достаточно мощных кораблей.
Оценивая задание, главный корабельный инженер Николаевского военного порта С. К, Ратник в докладе на имя Копытова высказал мнение, что столь малое водоизмещение—это норма вчерашнего дня. Оно годилось для кораблей прежних типов, когда скорость 12— 13 уз считалась «блестящей». Однако к началу 1890-х годов требования к скорости броненосцев повысились до 16 уз, что сопровождалось соответствующим увеличением мощности и веса механизмов. Неуклонно возрастала и масса артиллерийского вооружения, в состав которого теперь включали пушки среднего калибра.
Из ближайших аналогов, отвечавших полученному заданию, Ратник указывал на американский монитор «Монтерей» (1891 год), германский броненосец «Зигфрид» (1889 год), греческий «Гидра» (1889 год) и более ранний французский «Фюрьё» (1883 год). Все они или из-за низкобортности, или из-за недостаточного бронирования и малой скорости, по мнению Ксаверия Ксавериевича Ратника, совершенно не отвечали требованиям современности. Особенно неприемлемыми ему казались устаревшие барбетные установки орудий, не обеспечивавшие ни их защиту, ни безопасность прислуги как сверху, так и снизу. Предполагавшиеся к постройке в России на Балтике броненосцы водоизмещением около 4000 т Ратник, не имея о них подробных сведений, считал низкобортными увеличенными мониторами, непригодными для плавания в Черном море. Чтобы сделать оптимальный выбор, он разработал четыре варианта эскизного проекта броненосца, имеющего скорость 16 уз и водоизмещение от 4750 до 6000 т с соответствующим увеличением главного калибра (два орудия в башне) с 229 до 305 мм, утолщением брони и добавлением в последнем варианте двух скорострельных 152-мм пушек. Отдавая дань складывавшимся воззрениям о преобладающей роли скорострельной артиллерии, Ратник считал наиболее приемлемым третий вариант с вооружением из двух 229-мм и двух 152-мм орудий в носовой и кормовой башнях. Но Н. В. Копытов в докладе управляющему Морским министерством от 17 июля 1892 года отдавал предпочтение варианту с двумя 305-мм орудиями в барбетной установке, шестью 152-мм скорострельными пушками и скоростью 15,5 уз, рекомендовав обратить особое внимание на «морские качества» корабля и предусмотреть непременно два гребных винта и две дымовые трубы.
На заседании, состоявшемся 12 янва-ря 1893 года, члены МТК, сопоставив проекты С. К. Ратника с проектами броненосцев «Гангут» и «Сисой Великий», признали, что в пределах 6000-тонного водоизмещения исчерпаны все варианты оптимального соединения наступательных и оборонительных элементов корабля. Собравшиеся (старшие судостроители Н. К. Глазырин, Н. Е. Кутейников, Э. Е. Гуляев во главе с главным инспектором кораблестроения Н. А. Самойловым) отклонили, однако, мнение Ратника о том, что броненосец типа «Сисой. Великий» водоизмещением 8880 т, с проектом которого тот, очевидно, успел познакомиться, будучи переведен на Балтийский завод, является наиболее подходящим для условий Черного моря. Специалисты МТК, впрочем, уклонились от высказывания собственного мнения: считая, что вопрос о количестве и величине броненосцев является сугубо тактическим, они оставляли его на «усмотрение высшего морского начальства».
Отнюдь не обрадованный таким чиновным искусством уклонения от своих обязанностей, Н. М. Чихачев приказал находившемуся в Петербурге новому главному корабельному инженеру Николаевского порта А. П. Торопову, сменившему С. К. Ратника, составить новый проект, предусмотрев расположение всех орудий в башнях, надежное бронирование и скорость, соответствующую скорости современных броненосцев. На основе этой разработки (четыре 254-мм орудия в двух концевых башнях и восемь 152-миллиметровых в бортовых, броня пояса толщиной 356 мм, водоизмещение 7500 т и скорость 15,2 уз) Чихачев распорядился выполнить вариант с заменой каждой пары 254-мм орудий одним 305-миллиметровым. Оказалось, что с учетом 200-тонного запаса водоизмещения, которое Торопов предлагал предусмотреть для отечественных башен (русские 305-мм пушки имели большие габаритные размеры, чем принятые в проекте французские), водоизмещение увеличивалось до 7700 т. При замене огнетрубных котлов водотрубными можно было повысить мощность механизмов с 7000 до 8400 л. с. и тем поднять скорость до 16,2 уз.
Но МТК и на этот раз, несмотря на участие двух представителен действующего флота — контр-адмирала С. О. Макарова и капитана 2 ранга А. А. Вирениуса, воздержался от рассмотрения вопросов тактики. Подтвердив правильность расчета нагрузки и водоизмещения в обоих вариантах А. П. Торопова, участники заседания, не высказав никаких соображений и предложений, предоставляли окончательное решение на усмотрение управляющего Морским министерством! Не полагаясь, как это смело делал его предшественник И. А. Шестаков, на свои чутье и амбицию, Н. М. Чихачев, впрочем, предложил обсудить вопрос в собрании «некоторых адмиралов, начальника ГМШ и командиров 1-го ранга судов, находящихся в Петербурге». На расширенном заседании МТК 22 апреля 1893 года присутствовали: приглашенные — полный генерал ф. В. Пестич, вице-адмиралы О. К. Кремер (генерал-адъютант, начальник ГМШ), Я, И. Купреянов, П. Н. Назимов, В. П. Верховский, контр-адмирал С. С. Валицкий, капитаны 1 ранга Н. Н. Ломен, П. Н. Вульф, В. Е. Вилькен, А. К. Сиденснер, А. А. Бирилев, члены МТК контр-адмирал С.О.Макаров, генерал-майор И.И.Кремков, инспекторы механической части Н. Г. Нозиков и В. Ф. Геймбрук, старшие судостроители Н. К. Глазырин, Э. Е. Гуляев, флагманский инженер-механик В, И. Афонасьев и подполковник А. Ф. Бринк. Председательствовал инспектор кораблестроения Н. А. Самойлов. При всей своей представительности собрание явило удручающую картину тактической беспомощности собравшихся. Вместо оценки эффективности действия корабля против береговых укреплений и бронированных морских целей разговор свелся к умозрительным, без единого цифрового примера, сравнениям некоторых свойств 254- и 305-мм пушек. Игнорируя фактор бронепробиваемости, эффект разрыва снаряда и обеспеченную дальность стрельбы, собравшиеся пришли к выводу о «несомненных преимуществах боевой способности» двух 254-мм орудий перед одним 305-миллиметровым. Такими преимуществами посчитали сравнительную легкость и быстроту заряжания при почти одинаковой настильности стрельбы, большую скорострельность, повышенную живучесть в бою (подбитая 305-мм пушка лишала корабль половины главной артиллерии, а выведенная из строя 254-миллиметровая — «с некоторой долей вероятности» — только четверти). Не забыли и о таких благоприятных факторах, как меньшая «вредность» стрельбы для корпуса корабля и возможность пополнять запасы снарядов за счет имеющей такие же 254-мм пушки крепостной артиллерии! Вся эта сомнительная аргументация (а почему бы не сравнить два 254-мм орудия с таким же числом 305-миллиметровых?) была, по-видимому, продиктована, с одной стороны, — очень модными в то время теориями (их особенно настойчиво пропагандировал крупный артиллерийский специалист генерал Ф. В. Пестич) о преимуществах скорострельной артиллерии среднего калибра — всех завораживал вес металла, обрушиваемого на противника, — а с другой, — протолкнуть на флот только что созданную новую 254-мм пушку. Пушку, как вскоре выяснилось, неоправданно облегченную, обнаружившую ряд труднообъяснимых дефектов и, в известном смысле, погубившую в Цусиме броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков», Со временем ее, правда, усовершенствовали, в частности, значительно утяжелили, и она прекрасно себя проявила на береговых батареях и на балтийском крейсере «Рюрик», построенном в 1906 году. Установку же 254-мм орудий на броненосцах приходится признать безусловной ошибкой — хотя бы уже потому, что вместо закрепления уже складывавшегося и поддерживавшегося до 1914 года единообразия калибра главной артиллерии линейных кораблей (305 мм) появился второй и притом уменьшенный. Это снижало боевую мощь кораблей, усложняло производство и снабжение их боеприпасами. Еще больший вред разнобой в калибрах принес в будущем — уже после русско-японской войны,— когда единообразие баллистических свойств орудий стало непременным требованием для достижения высшей ступени артиллерийского искусства — массирования огня, т.е. сосредоточения его по одной цели стрельбой из орудий нескольких кораблей.
Предвидеть все это Н. М, Чихвчев, по-видимому, не мог, но здравый смысл и какое-то чутье заставили его не согласиться с доводами зарапортовавшихся технических специалистов и флотских мудрецов. Отступившись от химеры малотоннажного броненосца, он своей резолюцией на журнале № 66 заседания МТК от 22 апреля 1893 года подбросил специалистам новый вопрос: «Не лучше ли остановиться на броненосце „Сисой Великий" но с заменой казематов башнями?» Но и мнение управляющего не отрезвило ревнителей облегченной пушки. В ход был пущен неотразимо действовавший жупел под названием «перегрузка». Этот с удручающим постоянством дававший о себе знать бич отечественного судостроения приводил в трепет сменявшие друг друга поколения корабельных инженеров, и все они проявляли по отношению к нему совершенно непостижимую беспомощность. Вместо очевидного и самого действенного страховочного средства — введения в проект обоснованного опытом внушительного запаса водоизмещения (с неукоснительным, конечно, соблюдением весовой дисциплины при постройке), все строители — они в то время являлись, как правило, и проектировщиками—с удивительным постоянством из проекта в проект занимались самообманом. Документация насыщалась заведомо недостижимо низкими измерителями весовой нагрузки, в проекты закладывались характеристики столь же облегченных, часто по сомнительным рекламным западным данным, предметов комплектующего оборудования, устройств и механизмов. При зачаточном состоянии в то время науки проектирования корабля и неразвитости даже элементарного эмпиризма (никакого специального учета, анализа и обобщения проектных измерителей не проводилось) перегрузка, т.е. превышение суммарного веса всех составляющих нагрузки корабля над проектным водоизмещением, становилась фатально неизбежной. Чтобы спасти лицо, проектанты, не желая выходить из пределов уже объявленного, а зачастую и жестко заданного водоизмещения, начинали столь же бездумно убирать из весовой нагрузки попадавшиеся под горячую руку и казавшиеся лишними грузы. Не проникшись смыслом, а может быть, и не ведая о завете адмирала А. А. Попова о том, что «корабли строятся для пушек», конструкторы сокращение нагрузки почти всегда выполняли за счет артиллерии. Эта дурная традиция, против которой приходилось официально протестовать еще адмиралу М. П. Лазареву, красной нитью прошла через отечественное судостроение вплоть до русско-японской войны. Примеров тому множество, и «Ростислав» не составляет исключения.
В представленном по указанию Н. М. Чихачева проекте «шестибашенного броненосца» (журнал МТК № 161 от 17 ноября 1893 года) признавалась осуществимость установки на корабле 305-мм орудии, но многозначительно отмечалось, что даже при уменьшении толщины их башенной брони и сокращении на 100 т нормального запаса угля (450 т вместо 550-ти на «Сисое Великом») корабль с полностью заполненными угольными ямами (879 т топлива) будет переуглублен на 0,25 м. Поэтому — приходили к заключению члены МТК — лучше все-таки вместо 305-мм пушек поставить 254-миллиметровые? И никакого намека на возможность изменения теоретического чертежа, чем легко устранялась созданная самим МТК перегрузка. Вывод, впрочем, не был единодушным— начальник артиллерийского отдела МТК генерал-майор И. И. Кремков в своем особом мнении настаивал на сохранении первоначально заданных 305-мм орудий. Вооружение броненосцев береговой обороны пушками наибольшей пробивной силы диктуется, — напоминал он, — как постоянным усовершенствованием брони, в особенности улучшающейся с распространением плит, обработанных по способу Гарвея, так и необходимостью поражать броненосцы противни-ка со значительных расстояний. Ради сохранения калибра 305 мм, как считал Кремков, можно уменьшить боезапас 152-мм и более мелких орудий и сократить число малокалиберных пушек. С заменой же ручных приводов гидравлическими, 305-мм орудия не будут уступать 254-миллиметровым ни в легкости обслуживания их комендорами, ни в скорости заряжания. К этому мнению присоединился и автор проекта 254-мм пушки подполковник А. Ф. Бринк.
И снова адмирал Н. М. Чихачев предпочел укрыться за коллективным мнением нового расширенного собрания, собранного по принципу комплектования предыдущего. На сей раз в ряду бездоказательных, как и прежде, доводов появился новый, однако столь же умозрительный — опасение за устойчивость корабля, которая якобы ухудшится при башенном, более высоком (в сравнении с казематным на «Сисое Великом») расположении 152-мм орудий. Но вместо естественного стремления вернуться к казематам это соображение, без какой-либо цифровой оценки, стало новым резоном против установки 305-мм орудий. Иными словами, второстепенному калибру отдавали предпочтение перед главным. И хотя большинство участников заседания (восемь против семи) с некоторыми оговорками, но все же высказались за сохранение 305-мм пушек, председатель МТК вице-адмирал К. П. Пилкин присоединился к мнению меньшинства. Приведенный им заключительный довод словно отражает эрудицию лордов британского адмиралтейства в истории с «Кэптеном» *. Приведя пример качки на волнении английского броненосца «Резолюшн», почтенный адмирал «положительно полагал бы необходимым для избежания чеголибо подобного заменить на проектируемом броненосце 12-дюймовые в центровых башнях пушки 10-дюймовыми»**. И никто не нашелся возразить ему, что стремительная качка, измучившая экипаж английского броненосца, вызывалась вовсе не недостатком устойчивости, на которую намекал адмирал, а как раз наоборот — ее избытком. Впрочем, к тому времени профессор Н. Е. Жуковский еще не высказал ставшее знаменитым изречение: «Метацентрическая высота есть тот рычаг, которым волна раскачивает корабль».
Замечательно и то, что несмотря на уже выявленную 233-тонную фактическую перегрузку «Сисоя Великого» (включая 80 т излишнего веса механизмов), явно требовавшую переделать теоретический чертеж нового броненосца, все рассуждения во время дискуссии опирались на пресловутое 8880-тонное проектное водоизмещение «Сисоя Великого». Не возымели действия и четкие, весомо прозвучавшие доводы особого мнения контр-адмирала С. О. Макарова, который, чтобы оставить на корабле 305-мм орудия, предлагал для уменьшения перегрузки и сохранения устойчивости уменьшить толщину броневого пояса и понизить высоту междупалубного пространства. Провидчески, словно адресованное будущему флоту, прозвучало его предостережение о прогрессирующем уменьшении бронепробиваемости 254-мм снарядов в сравнении с 305-миллиметровыми, о существенно меньшей (100,7 кабельтове против 121) дальности стрельбы из 254-мм пушки (при угле возвышения 25 град.) и, наконец, о важности сложившегося в Черноморском флоте единого 305-мм калибра главной артиллерии броненосцев...
В компании с проявившими профессиональную ограниченность корабельными инженерами и недальновидными адмиралами оказался и Его Высочество Великий князь генерал-адмирал Алексей Александрович, который, как гласила о том надпись Н. М. Чихачева на журнале, «признал полезным» установить на новом черноморском броненосце 254-мм пушки. Так за десять с лишним лет до Цусимы было принято одно из фатальных решений, которыми последовательно и неотвратимо понижалась боеспособность кораблей русского флота.На этом проектировочные беды «Ростислава» не закончились. Разуверившись, по-видимому, в коллективной мудрости МТК и подпиравших его флотских «знахарей», управляющий Морским министерством, ни с кем уже не советуясь, отменил предполагавшуюся установку на корабле водотрубных котлов Бельвиля, для которых уже прорабатывалась система их отопления «нефтяными остатками» (мазутом). Этот образчик волюнтаризма особенно замечателен, если вспомнить, что еще в 1891 году главный инженер-механик Николаевского порта М. Д. Абрашкевич (имея в виду предшественник «Ростислава» броненосец «Три Святителя») энергично настаивал на решительном и бесповоротном отказе от постоянно протекающих и вызывающих бесконечные нарекания огнетрубных котлов, которые следует заменить доказавшими на крейсере «Минин» свои преимущества водотрубными котлами Бельвиля. Любопытно, что точно так же не были услышаны и доводы 14. Е. Кутейникова, почти в тех же выражениях агитировавшего начальство применить котлы Бельвиля на строившемся крейсере «Рюрик». Нефтяное отопление на «Ростиславе», правда, сохранилось. Опыт уже повсеместного—с 1880-х годов — применения нефтяных остатков для отопления пароходов волжско-каспийского бассейна и обнадеживающие результаты плаваний первых нефтяных миноносцев Черноморского флота не вызывали сомнений в будущности нового топлива. Весомыми казались и экономические выгоды: Министерство финансов обещало специально для Черноморского флота существенно понизить тарифы на доставку выгодного для казны, почти вдвое более дешевого (чем заграничный каменный уголь) бакинского мазута. Поэтому управляющий Морским министерством еще в марте 1894 года поручил главному командиру Черноморского флота и портов подготовить предложения о постепенном переходе всех его кораблей на отопление нефтяными остатками. Начать решили с «Ростислава», для которого систему отопления и пульверизации (распыления) нефти в топках разрабатывали в МТК. Этому можно было бы только радоваться, если бы не вторая главная беда тогдашнего отечественного казенного судостроения — глубоко эшелонированная, пронизывающая почти все стороны деятельности централизация, которая по рукам и ногам сковывала строителей на местах, особенно на юге — в Николаеве и Севастополе. О ее фантастическом размахе читатель, возможно, уже знаком по истории постройки крейсеров «Очаков», «Рюрик»* и броненосца «Князь Потемкин Таврический».
Чрезмерная централизация ощутимо задерживала работы и на «Ростиславе», не раз заставляя строителей терять время в ожидании застрявших где-то решений МТК или запоздало поступивших его указаний о полной переделке уже сделанного. Хорошо прочувствовавший последствия этой горестной практики главный командир Черноморского флота и портов вице-адмирал Н. В. Копытов в сентябре 1893 года деликатно напоминал о них письмом в МТК и просил переместить проектирование корабля к месту его постройки — в Николаевское адмиралтейство, инженеры которого вполне могут на основе, конечно, «руководящей программы» из Петербурга выполнить эту работу гораздо оперативнее и с меньшими издержками, чем это удается при сложившемся порядке. Но в МТК не захотели выпускать из рук руководящие нити, и все осталось по-прежнему. В соответствии с этим «порядком» вслед за отменой установки на «Ростиславе» котлов Бельвиля и возвращением к огнетрубным котлам (уже это в значительной мере заставило откорректировать заказ стали для корпуса и механизмов) при-шлось переделать проектную документацию и по артиллерии. Принятый после продолжительных опытов на «Рюрике» новый способ хранения и подачи боеприпасов к орудиям по «беседочной системе» оказался более тяжеловесным, и в МТК решили для устранения перегрузки держать в погребах только «нормальный» комплект — три четверти от полной вместимости погребов.
Бесспорно прогрессивным, но в силу своей новизны осложнившим работы новшеством стал переход на «Ростилаве» от прежних — конструктивно простых, но хлопотных (вечные протечки трубопроводов!) в обслуживании гидравлических установок башен — и. несравнимо более удобным электрическим. В июне 1894 года выполнение всех заказов для корабля приостановили — в только что открытом в Петербурге опытовом бассейне начали испытывать модель броненосца «Сисой Великий», обводы которого в своем теоретическом чертеже повторял «Ростислав». Заботам Петербурга подлежала даже конструкция (почему-то для каждого корабля создававшаяся индивидуально) закладной доски «Ростислава». Напомнив, что в Бозе почивший Государь Император Александр III в свое время не одобрил таковую для броненосца «Три Святителя», управляющий Морским министерством предложил доску для «Ростислава» заказать по образцу изготовленной для более раннего корабля — «Георгия Победоносца» и образец выслать в Петербург.
Несмотря на все старания вице-адмирала Н. В. Копытова выполнить закладку нового броненосца немедленно по освобождении стапеля после спуска на воду «Трех Святителей» (1 ноября 1893 года), фактически работы начались только 17 января 1894 года. Сталь для корпуса по нарядам строителя корабля старшего помощника судостроителя М. К. Яковлева (с января 1895 года — младший судостроитель Николаевского военного порта) поставлял Брянский металлургический завод, стальные штевни, кронштейны гребных валов и рулевую раму отливал Обуховский завод (он же — поставщик артиллерийского вооружения), главные механизмы, а также вентиляционную и водоотливную системы — по образцу изготовленных для «Сисоя Великого» выполнял Балтийский завод в Петербурге. Он же по поручению МТК разрабатывал систему нефтяного отопления четырех котлов. Для остальных четырех в качестве топлива сохранили каменный уголь. Новую сталеникелевую броню об-щим весом 1227 т поставлял завод «Бетлехем айрон компани», или, как тогда говорили, Южно-Вифлеемский завод в Бетлехеме — Южном Вифлееме (США), по контракту, которым одновременно по какой-то неслыханно низкой цене, вызвавшей чуть ли не расследование конгресса, была заказана броня для броненосцев типа «Полтава» и «Адмирал Ушаков». Башенные установки для 254-мм орудий изготовлял Обуховский завод, назначивший меньшую цену, чем конкурировавшие с ним Металлический и Путиловский заводы.
Зачисление корабля в списки с присвоением ему названия «Ростислав» состоялось 7 мая 1894 года, церемония официальной закладки (в присутствии главного командира Черноморского флота и портов вице-адмирала Н. В. Копытова) — 6 мая 1895 года, спуск на во-ду — 20 августа следующего года. Стои-чески преодолевая непрекращавшиеся организационно-технические трудности (из-за малой грузоподъемности единственного в Николаевском адмиралтействе плавучего крана — всего 50 т — возник даже вопрос о переводе корабля для установки машин и котлов в Севастополь), строитель броненосца М. К. Яковлев к весне 1897 года сумел все-таки загрузить на «Ростислав» и собрать механизмы в Николаеве и начал швартовные испытания. С получением из Англии давно ожидавшихся донок Вортингтона — паровых насосов для перекачивания нефти — рабочие Балтийского завода завершили на корабле монтаж системы нефтяного отопления котлов.
25 июня 1897 года на буксире лоцмейстерского судна «Лоцман» эскадренный броненосец «Ростислав» под командованием назначенного 13 января его командиром капитана 1 ранга А. М. Спицкого отошел от набережной. На его борту помимо экипажа находились 169 рабочих Николаевского адмиралтейства и 90 мастеровых-балтийцев. Вместе с последними на корабле отправились начальник сборочно-установочных работ завода С. А. Калинин, мастер М. В. Папа-Федоров, инженер В. Я. Долголенко, а также начальник Балтийского завода С. К. Ратник. На Спасском рейде—глубоководной якорной стоянке всех готовящихся к походу в Севастополь вновь построенных кораблей — приняли необходимые грузы. В день ухода, 26 июня, корабль без брони и артиллерии уже имел осадку, равную проектной — 6,71 м.
На севастопольской мерной линии 8 октября 1898 года провели 6-часовые испытания. Средняя скорость в четырех пробегах при проектной осадке составила 15,8 уз. Как отмечалось в одобренном МТК акте приемной комиссии, «пар в котлах, отапливавшихся нефтью, держался замечательно ровно, без колебаний, всегда имеющих место при угольном отоплении, и в пределах, положенных спецификацией». Исправно действовали и система подачи мазута (использовалось топливо с удельным весом 0,904 г/см3 с предварительным его подогревом) и все 72 «тентелевские» форсунки (по две на топку). Весь комплекс нефтяного отопления, разработанный и изготовленный Балтийским заводом, признали «весьма обдуманным и выполненным весьма тщательно». Рекомендовалось лишь доработать систему подвода воздуха к форсункам и регулирование его подачи. Отныне броненосец, как и другие нефтяные корабли, подлежал наблюдению специально для этой цели назначенного «заведующего применением нефтяного отопления на судах флота» контр-адмирала П. А. Безобразова. Вес механизмов согласно тому же приемному акту оказался, как и на «Сисое Великом», существенно больше спецификационного: 1611,3 т против 1300 т, даже с учетом переделок под нефтяное отопление (1465,5 т). Таким оказался первый итог «титанической борьбы» МТК против перегрузки.
17 ноября 1898 года, в канун 45 годовщины Синопской победы экипажи броненосцев «Ростислав», «Чесма» и «Три Святителя» — кораблей, одноименных участникам знаменитого боя, в присутствии императора Николая II участвовали в церемонии открытия на площади Графской пристани Севастополя памятника П. С. Нахимову. Между тем находившиеся еще на Обуховском заводе 10-дюймовые пушки «Ростислава» только начинали готовить к стрельбам на морской батарее Охтенского полигона и результаты их было трудно предугадать. Проходившие начиная с 1895 года испытания новой модификации орудий этого калибра, названной впоследствии орудием образца 1897 года, выявили не поддававшиеся объяснению повреждения. В результате предназначавшееся для броненосца «Адмирал Ушаков» и переданное на полигон, но обнаружившее дефекты, орудие № 1 на 72 выстреле получило сквозную трещину в стволе. Уверенное в случайном характере дефектов, руководство МТК не стало останавливать уже начавшееся на Обуховском заводе производство орудий — это сразу сорвало бы ввод в строй семи строившихся с этими орудиями броненосцев (трех типа «Адмирал Ушаков», трех типа «Пересвет» и «одиночки» «Ростислава»). Более прочную пушку с утолщенными стенками (отчего ее вес увеличился на 5000 кг и достиг 27,6 т), разрабатывавшуюся в то время в МТК, успел получить лишь последний из кораблей типа «Пересвет» — броненосец «Победа». Этой модификацией 254-мм орудий вооружили и построенный в Англии в 1906 году крейсер «Рюрик». Пушки же «первого чертежа» подвергли интенсивным полигонным испытаниям и, устраняя обнаружившиеся дефекты, продолжали поставлять на ожидавшие их корабли. «Адмирал Ушаков» после замены дефектных пушек № 1 и № 3 (их на полигоне расстреляли до полного износа) получили пушки за номерами 2, 4, 5, 9. «Ростиславу», четвертому в очереди на поставку артиллерии, достались орудия с 16-го по 19-й номер. В Севастополь их доставили 21 июня и 27 июля 1899 года.
Вместе с пушками устанавливали и минное вооружение — одно из весомых подтверждений ущербности тактического мышления специалистов того времени. Но так было принято на всех флотах, и в России не хотели отставать в этом от Европы. Реальные же возможности на крупных кораблях для стрельбы по противнику торпедами практически отсутствовали: пушки, стрелявшие на несколько километров, исключали возможность сближения для использования торпед— их прицельная дальность при не очень большой — до 26 уз — скорости составляла во время русско-японской войны около 600 м. Тем не менее торпедные аппараты имелись почти на всех больших кораблях — «на всякий случай», — чтобы не дать противнику сблизиться для абордажа или таранного удара, когда на корабле будет подбита вся артиллерия. Ради этих, так и не произошедших в реальности ни на одном из флотов гипотетических случаев, корабли перегружали минным вооружением, ставшим особенно тяжеловесным с появлением подводных торпедных аппаратов. Большие средства тратились на эту дорогостоящую технику, отвлекающую от обслуживания заметную часть экипажа и отнимающую время от артиллерийской боевой подготовки.
На «Ростиславе» в полном соответствии с тактическими взглядами эпохи установили полный комплект минного вооружения: четыре надводных и два подводных торпедных аппарата, метательные мины для паровых катеров, сетевое заграждение, 50 мин заграждения (для постановки весьма анахроничным, но применявшимся еще и под Порт-Артуром способом — стрелой с минного плота, оборудованного из соединенных помостом корабельных парового катера и гребного барказа). Торпедные стрельбы с больших кораблей были сущим наказанием—дорогие самодвижущиеся мины часто тонули и, несмотря на длительные водолазные поиски, безвозвратно терялись. Вот почему установка щитовых подводных аппаратов Путиловского завода оказалась особенно долгой и кропотливой — для монтажа аппаратов и контрольного протаскивания мин через их трубы требовалась постановка в док. Одновременно заканчивалась установка брони и артиллерии. Чтобы не зависеть от несправлявшегося с достройкой двух кораблей («Трех Святителей» и «Ростислава») только недавно возвращенного в казну от РОПиТа Лазаревского адмиралтейства *, монтажная группа Обуховского завода во главе с капитаном А. П. Меллером (выдающийся конструктор-артиллерист, в осажденном Порт-Артуре творил чудеса, восстановив множество поврежденных в боях орудий) устроила под спардеком «Ростислава» временную мастерскую с несколькими станками.
30 марта 1900 года, выйдя к Херсонесскому маяку, провели пробные стрельбы из 254-мм орудий. Приемную комиссию возглавлял контр-адмирал (в 1893—1894 годах командир «Сисоя Великого») А. К. Сиденснер, в числе ее членов находились командир броненосца капитан I ранга А. М. Спицкий, его строитель Н. И. Янковский (руководил постройкой «Полтавы» в Петербурге, позднее — «Очакова» в Севастополе), принявший корабль от возвращенного в Петербург М. К. Яковлева. На следующий день стрельбы пришлось прервать—третий испытательный залп из носовой башни вызвал повреждение компрессора правого 254-мм орудия. Переделок, как выяснилось, требовали орудийные станки и прибойник. Похоже, повторялась история с артиллерией «Адмирала Ушакова». Так, вступая на неделю в кампанию для испытаний в море и возвращаясь к стенке адмиралтейства для исправлений и переделок, «Ростислав» провел всю весну. С минными аппаратами справились раньше: начав 17 апреля со стрельб торпедами на якоре, за несколько дней на разных скоростях (до 15 уз) и на циркуляции сделали 23 выстрела, а 25 апреля установку аппаратов комиссия приняла в казну. С артиллерией поступили просто, по-военному: корабль назначили в летнее практическое плавание, стрелять из 254-мм пушек запретили, мастерскую Обуховского завода ликвидировали, а прибывшему для завершающих работ начальнику завода Г. А. Власьеву предложили (несмотря на все его доводы о вредности перерыва в работах) подготовить все для ударной работы после возвращения корабля из плавания в сентябре. Таким был «стиль» эпохи — важные работы делались урывками...
Корабль, фактически вступивший в строй, по табели комплектации насчитывал 15 флотских офицеров, священника и 11 специалистов, приравненных к правам офицеров, но не имевших военных чинов (пять инженер-механиков, два врача, четыре содержателя корабельного имущества) и 606 нижних чинов. Корабль состоял в 35-м флотском экипаже, где вместе с ним числились учебное судно «Прут», поповки — броненосцы береговой обороны «Вице-адмирал Попов» и «Новгород», Керченская брандвахта и даже пожарный баркас Севастопольского порта.
